Весенний ветер Эмтэгей

Фото: magmetall.ru

(Окончание.    Начало в № 107, 110, 113, 116)

- А жизнь там была одна, - говорит он своим дорожным товарищам. - Там ведь никаких классовых врагов уже не было. Каждый что-то искупал: вину, свою или чужую, ошибку, тоже свою или чужую, просто глупость. И мы, и они - те, что "настоящие", они ещё несчастнее. Нас хоть вера согревала, а у них одна озлоблённость.

- Но тогда вы так не думали? - спрашивает собеседник. - Людей долго будем делить на своих и врагов? И за полярной чертой даже?

- Тогда делил, - признаётся Борис Александрович. - Ненавидел их, бывших воров, бандюг. Разная у нас опора была, которая в жизни удерживала. И злость брала, что вот так вот с ними, с ворьём, вместе, в одном забое. Тогда и "Полюс" я сочинил. В голове его держал, наизусть помнил. Узнали бы эти урки, разорвали бы меня на части. А теперь к бывшей злобе возвращаться не хочется. - Смотрит прямо в глаза тому, самому назойливому собеседнику. - Вот я вам и ответил, почему из "Полюса" ничего не читаю.

В это время, после лёгкого стука, в комнату входит девушка в аэрофлотской форме, с жемчужной улыбкой:

- Простите, я ваш отдых не нарушила?

- Мы ещё не ложились, - отвечает один из собеседников.

- Дело в том, что... - к Борису Александровичу не без смущения. - Если не ошибаюсь, это вы... поэт его величества рабочего класса?

- Фу, как пышно, - басит тот. - Вы меня в придворные поэты зачислили.

- Ой, извините, я не хотела...

- А я думаю, - продолжает Борис Александрович, - рабочему классу вообще не нужно никаких царских кличек и титулов. Рабочему не нужно позы, спекуляции своим положением на земле. А что до поэтов, тут не я один, мы все - поэты.

Девушка всё же не теряется:

- Я вас всех и имела в виду. Здесь сейчас собралось много любителей поэзии, летят на ваш семинар, очень вас просят выступить.

Поэты переглянулись.

- Не имеем морального права отказаться, - бормочет один из попутчиков Бориса Александровича.

- Не имеем морального права, - подхватывает другой.

- Нет, вы меня не так поняли, - окончательно совладав с неловкостью, уже повеселевшим тоном пытается объяснить девушка. - Это не праздное любопытство, чтобы время скоротать. Тут три задержанных рейса, и собралось много молодых поэтов. Они хотят с вами встретиться, только если у вас самих есть желание.

- Свобода как познанная осознанная необходимость? - усмехается один из поэтов. - Попробуй заяви, что желания нет, весь семинар узнает. Борис Александрович, у вас большое желание?

Тот молча, взяв девушку под руку, идёт к двери. За ним, переглянувшись, остальные... Оживлённо их встречает молодёжь, сразу все оказываются за низеньким круглым столиком, окружённым креслами, - вполне подходящая импровизированная обстановка.

В этой среде споры, кажется, никогда не утихают, и сейчас ещё продолжает каждый своё:

- А я так считаю. В двадцать первом веке любой юноша, когда будет знакомиться с девушкой, прежде всего покажет ей тоненькую книжечку своих стихов...

- В двадцать первом веке стихи никого интересовать не будут. Кино и музыка... Поэзия и сейчас выдыхается. Ещё в прошлом году на поэтические вечера нельзя было пробиться, а сейчас... Маршак писал: "Когда поэзия выбивается из графика, её незаметно переводят на запасный путь".

И тут же мгновенно наступила тишина, хотя никто не говорил никакого: "Тс-с-с!" Все смотрят на Бориса Александровича. Тот не обводит глазами собравшихся, глядит куда-то в одно место, но ощущение такое, будто разговаривает сразу со всеми и ко всем вдруг обращается:

- Что, стихи почитать?

- Из "Прощания с юностью", - слышатся голоса. - Про Колыму.

- Ну, там не всё про Колыму.

Рождённый при царе,

крещён в купели

в дому столетнем

прадедов своих,

где входят в кровь,

как воздух, с колыбели

желания, повадки, сказки их;

где по ночам -

мы жались первым страхом -

выл домовой,

яга стучалась в дом,

змей пролетал

над крышей и с размаху

хлестал по окнам

огненным хвостом...

За окнами снежная буря, как будто в самом деле чей-то хвост бьёт по стёклам.

...где нам, мальчишкам,

бабки нагадали:

по золотым

жар-птицыным следам

за самым верным счастье

рваться в дали

к премудрым людям,

к дивным городам...

Есть города - из дерева и камня,

в рубцах и шрамах,

с гарью вековой,

а нам пришлось

вот этими руками

из вечных сплавов

строить город свой...

А снег заносит того Бориса, стоящего уже на широких охотничьих лыжах, перед жильём, так странно приютившим его. Алёна - в цветной шали и очень старом полушубке. В молчании они как будто продолжают свой словесный поединок:

- Против судьбы не пойдёшь.

- Пойдёшь, если ты человек.

- Ты был с ними и всё равно здесь оказался.

- Я вернусь туда.

- Лучше жить совсем без людей.

- Я ни одной минуты не жил без людей. Без своего города...

Бориса захлёстывает радость возвращения к жизни и свободе - пусть призрачной.

- Что ж, прощай, Алёна, - говорит он. - Кончилась сказка, не начавшись. Ты же сказок не любишь. А мне бы сейчас невидимкой стать...

- Всех бы стражей обманул, сел бы в поезд да к себе в город поехал, - усмехается Алёна.

- Нет! Дальше. На фронт, фашистов бить. И в тыл к ним. Невидимкой - чем плохо?

- Ты же говоришь - война кончилась.

- Это я ещё узнаю. Прощай! Эмтэгей - к перемене жизни, так говорил твой Старик? И-эх! - катит вперёд, слышит окрик Алёны, останавливается. Увязая в снегу, она подходит к нему.

- Ты куда идти-тка собираешься?

- Прямо на север, - бодро отвечает Борис. - Вон солнце, на юге, а я на север. Сюда шёл, помню, на юг.

- Дурак ты. Пропадёшь. - После молчания: - На солнце идти надо.

- Как на солнце?

- Он мне говорил, только чтобы не знал никто. Если мне с ним опротивит... Как солнышко в полдень, выходить и чтобы прямо на него. Оно спускаться будет, ты всё на него, и к закату на дорогу выйдешь. Да иди же, будь ты проклят!

Молча стоит Борис... Опять две гордости.

- Алёна, я приду за тобой... когда меня освободят.

- И не подумывай. Иди!

Для Мцыри одна цель в жизни - пройти в родимую страну...

Не может быть,

чтоб силою отгула

родных гудков,

их вечного "Пора!"

по-матерински нас не притянула

к груди своей Магнитная гора.

Кому об этом читать, как не молодёжи, случайно собравшейся, обступившей его здесь, в аэропорту вынужденной посадки.

Видит Борис Александрович, что слушают его не с тем вежливым вниманием, за которым прячется обыкновенное равнодушие. И чувствует себя таким же, как двадцать лет назад...

И, как солдаты,

после битв живые,

испытанные болью огневой,

пройдя все испытанья силовые,

мы возвратились

в вечный город свой...

И до утра не в силах

распроститься,

смутив себя, присядем у стола,

дивясь тому,

что детских снов жар-птица

когда-то нашей юностью была...

И враз поймём,

что мы совсем не дети,

и наши раны пот солёный жжёт,

и не было, и нет жар-птиц

на свете -

есть наша воля жить

на полный взлёт.

И мы - почти что веку одногодки -

про юность песни вечные споём,

за юность нашу выпьем

доброй водки

в последний раз...

И чарки разобьём!